Мы начинаем публиковать тексты, которые прислали на конкурс участники нашего проекта «Усиление потенциала СОНКО через информационную открытость», реализуемого АНО Центр социальной помощи «ЛУНА» при поддержке Фонда президентских грантов. Эту историю написала Мария Тишь: она о лихих 90-х и о том, как героиня узнает о своем ВИЧ-статусе.
Бесконечный коридор с мерцающим светом стробоскопа, непредсказуемые виражи, повороты и падения, я не понимаю, где нахожусь. Единственное, о чем я могу сейчас думать: это когда-нибудь закончится, я не знаю, что это, но это закончится, когда-нибудь это закончится. Я слышу женский смех и лязг металлических предметов, кто-то двигает мебель по полу. «Ну, что, милая, ты пришла в себя?» — судя по всему, это обращено ко мне, надо открыть глаза.
Белый потолок, обшарпанные стены, — это место мне незнакомо и голос я не узнаю. Где-то на периферии зрения я вижу белое пятно, перевожу фокус. «Передо мной врач, я в больнице», — так долго и тягуче пришло это осознание. Наверное, я уснула после вечеринки, и друзья меня разыграли, привезли в больницу, — они такие шутники!
Однажды мы очнулись в другом городе за 2000 км от дома, как-то раз проснулись на крыше дома: ой, столько историй было забавных, — вот, видимо, и ещё одна из них. Надо просто улыбнуться и сказать, что, мол, все это чудесно, но мне пора. Я пытаюсь встать с кровати и не могу пошевелиться. Наверное, меня привязали для усиления эффекта, надо просто сказать, что я оценила шутку, и идти. Доктор, милейшая женщина, — точно подставная. «Вы знаете я», — хочу сказать и вдруг понимаю, что пронзительная боль, которую я только что испытала, вовсе не шуточная, самая настоящая, как когда — то было, когда у меня была сломана челюсть. Не может быть! Надо проверить, насколько это серьёзно. Рука, моя рука, я не могу пошевелить рукой! Ну и вечеринка у нас случилась… Вечеринка, — так, стоп. А была ли у нас вечеринка?
Мы молодые, красивые, бесстрашные, весь мир у наших ног. Мы можем позволить все, что угодно, и заставить мир крутиться вокруг нас. Мы ещё учимся в школе, но у каждого есть автомобиль, а наш директор боится с нами связываться. Одного преподавателя мы забили почти насмерть, вместо уроков ходим в бар и курим травку прямо на парах в кабинете литературы. Никто не мог нас остановить. Сейчас начало 90-х. Время, говорят, тяжёлое. Не знаю, отличное время. Звонит телефон. «Ну, ты че, выходи, мы заждались», — мои ребятишки приехали, я могу выйти к ним хоть в пижаме, и я пройду с ними в любой клуб, но сегодня особая вечеринка. Будет нечто шедевральное. Мы ждали этого целых 2 недели. Я специально купила платье в пайетках, туфли на каблуках, все сложу в рюкзак, у клуба переоденусь. Кто-то приехал на автомобилях, кто-то на мотоциклах: у меня огромный двор с парковкой, где стоят пара машин, — моя и моя. Слышу, как они качают музыку, машины ревут, мотоциклы гоняют на одном колесе. Сегодня я выбираю мот. Штаны, куртка, рюкзак, я готова. Мы несёмся, никому не давая больше ехать по дороге, мы будто парим над землёй: 120 км в час по городу — это не предел, давай газу, давай!
Пришёл с цветами Кент: видимо, я совсем плоха. «Мы боялись подойти. Мы думали, вы оба трупы», — он говорит и смотрит на меня, будто я — приведение. Я, стиснув зубы, отвечаю: «Дай пить, вон сок с трубочкой». Сок с трубочкой, — то есть, уже кто-то приходил. Мой любимый сок. Это не мои родители, они даже не знают, в какой школе я учусь. Приходила мать Кота, она знает все мои гастрономические пристрастия: прекраснейшая женщина, сын у неё — придурок. Конечно, да, — кстати, он же был за рулем: «А Кот где?». Кентяра отвёл взгляд — это плохой знак. «Он погиб. Вас так размотало на дороге, что его было не собрать, ты хоть выжила, врачи говорят рюкзак спас, мы…»- дальше я уже не слышу. Всё вспомнила, все. Мы мчали к перекрёстку, навстречу автомобиль стал поворачивать налево, мы просто не успели бы ничего сделать.
Я хочу встать и обнять друга, но мне больно. Слезы текут по щекам, подушка уже вся мокрая от слез. Он вытирает мне слезы и говорит: «ты поправишься, ты поправишься», но разве это сейчас важно, когда погиб мой близкий человек, который был за меня горой. Я жива до сих пор, благодаря ему! Сколько раз уже я попадала в такие передряги, что сама удивляюсь, как это: мне 17 лет, а я все ещё живая. Одного в прошлом году расстреляли, другой сгорел в клубе, кого-то посадили, но они хоть живые, а сколько умерло от передозировки. Стефа месяц назад на стрелке кислотой облили, я потом девке этого придурка, который кислоту принёс, голову ключами разбила. Говорят, она теперь овощ. Погодите, а я — то, я — то тоже овощ, что ли, теперь? «Кент, со мной что?» Оказалось, у меня черепно-мозговая, челюсть сломана, обе руки, нога и пара рёбер. Ну, ничего, главное, — спина целая. Не зря рюкзак взяла, не зря. А каблуки я никогда не любила.
Солнце режет глаза, до слез. Утро. Я проснулась. Живая. Я рада. Пришла докторица. Она мне уже нравится: что ж, надо налаживать контакт. Сегодня она не улыбается мне, странная какая-то дамочка. Серьёзная, сказать видно что-то хочет: про Кота я уже знаю, — что может быть страшнее. «У вас СПИД». У нас в палате кто-то спит? Это нормально, люди живые, едят, спят. Она смотрит на меня. Ко мне на «Вы», что ли обращается, дурная какая-то. Что? «У вас СПИД и вы должны продолжать реабилитацию на дому». Потолок поплыл, и я подумала, что я сейчас умру, прямо сейчас, сию секунду, потому что она не шутит, нет, она ошиблась или эта тварь специально мне говорит этот бред, зачем? Почему она мне это говорит, Господи, где хоть кто-нибудь, кроме этой отвратительной бабы?
Хорошо, что я не могу встать. Я бы вышла из окна. Пришёл Вовка. Ему 35, он — штрибан и вытаскивал меня не раз из мясорубки: я бы хотела, чтоб он был моим отцом. «Вовка, я умираю. У меня нашли СПИД. Забери меня отсюда. Только не домой. Там меня сгноят. Снимите мне палату отдельную в нормальной больнице, где там люди умирают». Он взял меня за руку. Зачем ты, Вовка, заразишься! «Сейчас ты просто слушай меня» — он умеет говорить тихо и уверенно, я верю ему. Я ему доверяю, и мне не страшно, когда он говорит: он убил за меня человека и ещё убьёт если понадобится. Такой спокойный и твёрдый голос: «Ты будешь жить. Будешь ходить. И замуж выйдешь, дурочка». Я опять вся в слезах: как можно, он сидит на моей кровати, держит меня за руку, а я — овощ, да ещё и спидозный! Господи, ведь и лекарств нет никаких, как ему не страшно сидеть рядом. Это же не лечится. И нормальное человеческое отношение к своим, оно тоже не лечится. Ничем. Кроме предательства.
Я начала ходить через месяц. Пришла домой. Замки поменяны. Двери мне никто не открыл. Родители меня ненавидели и боялись. Но были другие люди. Верные и преданные. Вовку штрибана мы похоронили через год. Кента закопали через два года. Много наших умерло ребят. Потом жена Вовки сказала, что он искал для меня лекарства от какой-то болезни крови. А я обнимала её и говорила, не бойся, мы вас с дочкой не бросим. И мы не бросили. Только одни гады их убили потом. А я жива. На дворе уже 2020 год, а я все ещё живая. И дело не в переломах и болячках, а в людях, которые всегда были и будут рядом со мной.
